Виктор Самир - Тысяча первая ночь и утро следующего дня
Уже на следующее утро со всего города к лагерю стали собираться кузнечных дел мастера, каменотёсы, землемеры, погонщики, торговцы и прочий разношёрстый люд самых разных ремёсел и сословий. Отовсюду несли провиант, инструменты, спешно собирали тюки и повозки. В порту уже стояли наготове снаряжённые к отплытию лодки. С самого утра Муфадди, советник Аль-Мамуна, деятельно давал указания, составлял какие-то списки, встречался с чиновниками и лично отбирал верблюдов, призывая проклятия на головы хитрых торговцев, пытавшихся выдать слабых и чесоточных животных за здоровых и сильных. Солдатам вопреки сроку выдали жалование вперёд и дали день отдыха. Сам же халиф не показывался из своей палатки, занятый важными государственными делами и размышлениями.
Похоже, что намеченное дело имело особую важность и не терпело отлагательств. Наверное, халиф задумал основать здесь новую крепость. Или город. Город в песках. Но почему в таком отдалении от реки, дающей благодатную влагу?
Возможно, ответ знал сам правитель Багдада, халиф Абу Джафар Абдаллах Аль-Мамун ибн Гарун. Но мысли его были далеко. Он направил своего скакуна, черного красавца по имени Молния, на сто шагов вперёд, чтобы не слышать крики погонщиков и шум обоза. Сейчас он думал о ней – о реке. Как же разумно, размышлял он, Всевышний создал эти воды, дающие жизнь всему Египту. Как нигде в другом месте, воды Нила были удобны для торговли и устройства сообщения между городами. Течение несёт тебя вниз. Плыви по течению. А хочешь идти вверх по реке – ставь парус, и ветер с моря легко понесёт твои суда. Большое преимущество и большая удача для государства и его правителя, думал Аль-Мамун. Наверное, не зря именно здесь, вдоль Нила, и поселились когда-то люди, чьи города и храмы хоть и засыпаны ныне песками, но всё ещё велики и несравненны. Ни на землях Аравии, ни у гор Индии нет ничего подобного им по величине и совершенству.
Халиф закрыл глаза. Солнце и размеренный шаг Молнии клонили его в сон. Река, о которой он думал, продолжала течь в его мыслях, но воды её, и без того мутные, вдруг сделались темно-красными. То здесь, то там среди волн мелькали разрубленные тела; окровавленные головы с пустыми глазами беззвучно взывали на помощь; связанные руки пытались, но не могли достать берег. Разные люди проплывали по этой реке. Одни были уже мертвы, другие ещё цеплялись за жизнь. Лица многих были ему знакомы. Вот человек в одежде халифа пытается выплыть в водовороте на середине реки. Течение сносит его в омут, тяжелое одеяние тянет ко дну, он отчаянно сопротивляется, но берег далеко. Так далеко, что отсюда не видно его лица, да, впрочем, его и не узнать – ведь отрубленная голова плывёт рядом… Аль-Мамун внезапно ощутил потребность прийти к нему на помощь, спасти того, чьё лицо ему было так знакомо, но бурный поток уже поглотил тело, река в этом месте забурлила и покраснела. Тяжелый, неприятный сон! Не приносящий отдыха и покоя, он как наказание за грехи прошлого. И с каждым прожитым годом ему всё чаще снится эта река – река крови, пролитой за годы его правления.
За свои сорок шесть лет он сполна испил из этой реки. Большая власть требовала неустанного укрепления и подтверждения. Отдалённые провинции и их наместники стремились к независимости, кровавые мятежи сотрясали окраины халифата. Византия с запада, мятежники с севера и с юга, ни одного спокойного года без войн и карательных экспедиций! Вот и сейчас, всего лишь несколько дней назад, его отряды жестоко подавляли восстание коптов2. Но кроме сдерживания внешних врагов и усмирения внутренних, ему приходилось ещё решать и весьма деликатные вопросы веры. Расхождения в духовных началах являлись причиной бесконечных раздоров, а порой и кровопролитий. Неугомонные во все времена потомки дома Али, фанатики и самозваные пророки, – все, каждый по-своему толковали зёрна истины, внося смуту и расстройство в сердца правоверных. Всего-то двести лет прошло с тех пор, как Пророк, да пребудет с ним мир, открыл им истинную веру, а уже столько вражды и противоречий возникло на её основе!
Он не мог не вступить в эту реку. Только жестокость и сила могли ответить на все угрозы. И он воспринял это ещё с малых лет, на примере своего отца, прославленного халифа Гаруна Аль-Рашида. Тот, не задумываясь и только предположив измену, жестоко казнил своего визиря, Джафара Бармакида, бывшего ему не только советником, но и преданным другом. Голову несчастного принесли ему в покои, тело разрубили, а куски выставили напоказ на трёх багдадских мостах. Когда отец собирал гостей на пир, то среди приглашённых нередко бывали и два особенных гостя: палач с говорящим именем Масрур – «Довольный» и кожаная подушка. На этой подушке, на этом «ковре крови», в одну секунду могла оказаться голова любого из присутствующих, случись халифу захотеть этого. А случай такой предоставлялся с ужасающим постоянством. Всемогущий господин имел все основания опасаться за свою жизнь – ведь мало кто из его предшественников умер своей смертью. И там, где предвидеть будущие угрозы было невозможно, меч палача должен был блеснуть быстрее кинжала убийцы!
Сын вырос достойным отца. Он перенял от него не только страсть к наукам и искусствам, но и жестокость в делах и твердость в решениях. Возможно, он даже в чём-то его и превзошел. Его путь к власти начался с братоубийства. Немыслимый грех! С его молчаливого согласия был обезглавлен его собственный брат – Аль-Амин. Пусть они и не были родными братьями, а только сводными, но всё же это страшное преступление против одной крови не могло иметь оправдания. Почему же отец выбрал Аль-Амина своим наследником? Конечно же, он был прав – власть халифа признавалась законной по происхождению. Многие могли и даже брали её силой, но всё равно не считались истинными правителями. Аль-Мамун хоть и был старшим среди братьев, но, к несчастью, мать его была персидской невольницей, и он не мог с полным основанием считаться наследником династии Аббасидов, ведущих свой род от самой семьи Пророка, да пребудет с ним мир. Что же плохого было в его персидской крови, подумал Аль-Мамун? Ведь персы правили тысячу лет и не нуждались в арабах ни дня, а мы правим ими всего пару столетий и не можем без них и часа! Всё искусство управления халифатом построено по образу и подобию империи персов, многое взято из их обычаев и знаний, а на самых важных постах в государстве делами заправляют всё те же потомки огнепоклонников.
Отец, предвидя их будущую вражду, заранее распорядился о том, кто займёт его место после смерти. Вместе с сыновьями он отправился в Мекку, чтобы призвать их к согласию и смирению. Там, в центре Запретной Мечети, внутри священной Каабы3, где сам Всевышний и его ангелы были тому свидетелями, два юных принца подписали предложенное им соглашение о разделе власти. Аль-Амин был назначен стать халифом, а его старший брат получал независимость в политических и военных делах и обширные восточные провинции. Подписанный документ был помещен на хранение в Каабу, тем самым получив особую, лишенную обыденной формальности, ценность. Отец полагал, что братья не осмелятся нарушить обет, данный ими в самом святом для всех правоверных месте. Ведь то, что когда-либо происходило здесь, всегда было отмечено незримой печатью, которая считалась сильнее любых земных печатей и свидетельств. И не успели ещё высохнуть чернила на бумаге, как в подтверждение незримого участия им был ниспослан знак свыше. То, что случилось, было бы, конечно же, простой случайностью, случись оно где-нибудь ещё. Но здесь, под черными покрывалами Каабы, все невольно вздрогнули, когда Аль-Амин уронил поданный ему свиток с документом. Несомненно, это был недобрый, очень недобрый знак, но никто не решился сказать об этом вслух…
Их договор был нарушен сразу же после смерти отца. День ото дня тёмные мысли становились тёмными делами, намерения превращались в поступки, обещания, данные перед лицом Бога, нарушались одно за другим. Их подданные в смятении пытались угадать, на чьей стороне окажется сила. Некоторые из них, поддавшись трусости, подстрекали братьев скорее взяться за оружие. В один из дней в Мекку срочно отправился гонец Аль-Амина, чтобы изъять из Каабы свитки с обязательствами. Хранители дверей не осмелились перечить, документы были взяты, и Аль-Амин порвал их, тем самым предрешив начало кровопролития. Началась гражданская война, братоубийственная в полном смысле этого слова.
Поначалу удача склонялась на сторону младшего из братьев. Как законный наследник, имеющий всю полноту власти, он не сомневался в успешном исходе военной кампании. Он даже заранее приготовил для Аль-Мамуна серебряные цепи, в которых тот должен будет предстать перед ним для суда. Аль-Мамун вдруг вспомнил, как на мгновение он усомнился в своих силах и позволил тревоге и сомнениям овладеть его волей: «Как я могу противостоять ему, когда на его стороне большинство отрядов и командиров, большая часть денег и запасов перешли к нему, не говоря уже о тех милостях и подарках, которыми он щедро осыпал людей в Багдаде? Люди склонны к деньгам и ведомы ими. Когда они находят их, они уже не заботятся о соблюдении данных обещаний и не желают выполнять обеты…»
